Сегодня Четверг, 28th Март 2024
THECELLIST.RU

Sheet Music for Strings

Миша Майский: "Виолончель - лишь инструмент".
Март 2024
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Миша Майский: “Виолончель – лишь инструмент”.

Миша Майский: “Виолончель – лишь инструмент”.
5
(12)

Минувшей осенью в Иерусалиме состоялся первый международный Иерусалимский фестиваль камерной музыки. Его организатором и художественным руководителем стала пианистка Елена Башкирова. Среди его участников были Ефим Бронфман, Юлиан Рахлин, Миша Майский, Николай Знайдер, Пьетро Капучилли, Франко Канино, Брижит Энрегер, Рамон Яффе и многие другие выдающиеся музыканты. Незадолго до фестиваля виолончелист Миша Майский побывал в Израиле, тогда и было сделано интервью.

Субботним утром мы сидим в фойе одной из тель-авивских гостиниц; из-за неполадок в номере Миша Майский чуть задержался и, когда я позвонил по внутреннему телефону, он, извинившись, сказал, что спустится через пару минут, а чтобы интервьюер смог его опознать, добавил: “Я – в красной рубашке”.
Что было излишним: у него – запоминающаяся внешность; первое ощущение – изящество без манерности. Но едва начинается беседа, к нему добавляется еще одно: серьезность. Все это, конечно, относится и к его игре.
Мы говорим по-английски, ибо на этом языке Майскому давать интервью привычней. Впрочем, это скорей не интервью, а легко текущий монолог – с ассоциациями, ответвлениями и, конечно, шутками и самоиронией – подчиненный единой теме: жизни в музыке.

– Я – космополит, – говорит он, – я родился в Риге, учился в Москве и Ленинграде, на итальянской виолончели с немецкими струнами я играю французским смычком, я езжу на японской машине, у меня израильское гражданство, и при этом я долго жил в Париже, а сейчас – в Бельгии, – но все это вторично. Космополитизм заложен в моей профессии.
Однако этот “космополит” путешествует с израильским паспортом, хотя, будучи женат на американке, мог бы получить американское гражданство. Как, впрочем, и европейское. “Если какая-нибудь страна не захочет впустить меня из-за моего израильского паспорта, я туда не поеду”, – замечает он.
– Музыка начинается там, где кончаются слова, как сказал Гоффман, и хотя я очень много говорю, – со коротким смешком продолжает Майский, – музыка это язык, на котором я могу выразить себя полнее всего. По крайней мере, я надеюсь, что это так.
Музыка для него – в первую очередь хобби, “за которое мне недурно платят, так что едва ли можно мечтать о большем”, – улыбается он. – “Но все же играю я ради собственного удовольствия, и, надеюсь, никогда это чувство не утрачу”.
“Внутри” этого хобби есть еще одно – камерное музицирование. Виолончелист рассказывает, что камерную музыку он играет редко, особенно в последние годы, когда у него появились дети: “Я много выступаю, нахожусь в постоянных разъездах и очень рад, что мне удается выкроить время для семьи, для меня это очень важно”.
В России он также не слишком часто выступал в камерных составах, но среди первых его партнеров был Раду Лупу, сегодня принадлежащий к числу крупнейших пианистов нашего времени. “В 1969 году, к выпускному экзамену в Московской консерватории, где мы оба тогда учились, Лупу подготовил все (!) фортепьянные концерты Бетховена, а для экзамена по камерному ансамблю – его же сонаты для виолончели. Комиссия предложила нам сыграть Четвертую, возможно потому, что она самая короткая”, – улыбается Майский.
Впоследствии, уже на Западе, ему довелось участвовать в фестивалях камерной музыки в Мальборо и в Локенхаузе, играть со многими выдающимися исполнителями. Уже двадцать лет он выступает и записывается с Мартой Аргерих, которую относит к числу величайших пианистов всех времен и народов, играет он и со скрипачом Гидоном Кремером. “Мы оба из Риги, знаем друг друга с детства”. Не так давно в Японии они выступили втроем, “после двадцати лет разговоров о том, что это надо бы сделать!” – вновь смеется он.

– Чем особенна камерная музыка?

– Игра в камерном ансамбле требует немалой гибкости подхода, и это представляется мне очень здоровым – не вариться в собственном соку, получать свежие идеи. В стране, где я родился, главным лозунгом было – “Кто не с нами, тот против нас”. С этого начинается нетерпимость, с этого начинаются тоталитарные режимы, и люди готовы убивать друг друга миллионами из-за различия в религиозных или политических взглядах. Но в музыке не может быть ничего окончательного, есть так много прочтений одного и того же опуса.
И Майский говорит о том, что, по его мнению, отличает одного музыканта от другого.

– Рассказывают, что поклонники восторженно говорили Хейфецу: “На какой скрипке вы играете? На Гварнери дель Джезу? Как она потрясающе звучит!” Хейфец открывал футляр, склонялся над инструментом и удивленно отвечал: “Правда? А я ничего не слышу”. И есть еще один исторический анекдот. Хейфец идет по Мексико-сити, видит, сидит бедный торговец, продает скрипки, которые сам и делает. “Сколько стоит скрипка?” – “Сто песо”. – “Можно попробовать?” – “Пожалуйста!” По мере того, как начинает Хейфец играть, у мексиканца глаза вылезают на лоб и он быстро говорит: “Эта стоит тысячу”. Скорей всего, ничего подобного никогда не происходило, но важнее другое: в руках разных музыкантов один и тот же инструмент звучит по-разному.
Став серьезным, он начинает рассуждать о самом, на его взгляд, существенном – звукоизвлечении.

– Первый уровень – когда звук извлекают руки. Следующий – когда у музыканта в голове есть концепция звука, которую он передает рукам. И, наконец, высшая – звук, идущий от сердца, пропущенный через “мозговой компьютер” и достигающий рук исполнителя.

– Что такое общение с залом?

– Оно также может происходить на разных уровнях. Самый простой – “физический”: колебания струны вызывают акустические волны, которые достигают ушей слушателей. А самая высокая форма общения – она доступна лишь великим музыкантам, и я очень осторожно употребляю это слово – это необъяснимое общение от сердца к сердцу.
Майский говорит, что контакт с залом – процесс обоюдный. Исполнитель расходует массу энергии, но и получает “подпитку” от зала.

– Я помню, как в Японии я дал 28 концертов за четыре с половиной недели, что очень много (я больше никогда этого делать не буду). Конечно, мне помогла прекрасная организация концертов, но в первую очередь – поддержка зала.

– Что вы можете сказать о публике в разных странах мира, в том числе – в Израиле?

– Гм, гм… Впрочем, я могу говорить обо всем. Я – стопроцентный еврей и израильский гражданин, так что никто не обвинит меня в антисемитизме, – смеется Майский. – Итак, по порядку. На мой взгляд, лучшая аудитория – в Европе и в Японии. Некоторые удивляются: “Как, в Японии понимают классическую музыку?” Но ведь японцы начали слушать ее не десять, а сто лет назад, и это – несколько поколений. К тому же я всегда говорю, что у них отличный вкус: в Японии я считаюсь большой звездой.
Снова став серьезным, он говорит:

– Во всех странах есть люди, которые ходят на концерты, чтобы послушать музыку, и есть те, что хотят себя показать: держать филармонический абонемент – престижно. Думаю, что в Европе и в Японии соотношение – девять к одному. В Америке – наоборот. Что удивительно, ведь там так много первоклассных оркестров и отличных музыкальных школ очень высокого уровня. Увы, в смысле аудитории это все еще Дикий Запад. А Израиль, во многих отношениях находящийся под влиянием Америки, лежит где-то посередине. Посмотрите – концерты Филармонического оркестра в “Гейхаль ха-Тарбут” могут проходить восемь раз подряд при полном аншлаге, что невозможно представить в любом другом городе мира. В то же время камерные концерты залы не наполняют, и, значит, что-то не в порядке.

– Не так давно мне попала в руки старая запись: Пятигорский, Хейфец и их друзья играли Шуберта. Они не добавляли к музыки несуществующей истерической драмы, но извлекали из партитуры все, что в ней было заложено. В их игре было столько достоинства, столько уважения к композитору и к самим себе. Слушая их, казалось, что сменилась целая эпоха, а ведь было это всего пятьдесят лет назад.

– Совершенно с вами согласен. Когда есть возможность, я всегда покупаю записи старых мастеров. Многое с тех пор изменилось, в том числе – темпы жизни, нагрузки. Музыканты раньше не летали на самолетах, но плавали через океан на пароходах; в то время, чтобы обеспечить себе приличное существование, не нужно было играть так много концертов. Сегодня это невозможно – и не забудьте, что музыканты должны покупать невероятно дорогие инструменты. Наконец, импрессарио тоже были иными, у них было меньше музыкантов, и они могли действительно заниматься карьерой своих подопечных.

…Да, в наши дни исполнительский уровень чрезвычайно высок, и есть множество музыкантов, играющих безупречно. Но порой, сидя на концерте, ты вдруг ощущаешь: что-то не так, чего-то недостает. И понимаешь: музыка отошла на второй план, она стала средством продемонстрировать возможности исполнителя.
Мне в жизни невероятно повезло: я – единственный в мире виолончелист, который учился у таких титанов, как Ростропович и Пятигорский. О каждом можно рассказывать целую неделю, можно написать целую книгу. Я часто думаю о том, что при всем их различии было нечто очень важное, объединявшее их. Оба говорили мне: виолончель – всего лишь инструмент, который служит музыке, а не наоборот.

***

Беседа продолжается, и Майский говорит о том, что почти не играет современную музыку – не потому, что она ему не нравится, но у него просто нет времени, чтобы отнестись к ней серьезно. Музицирование вообще – дело ответственное, особенно, если речь идет о сочинениях современных авторов: если исполнитель, тем более знаменитый, плохо сыграет Брамса, никто не скажет, что Брамс – плохой композитор; однако о музыке, написанной в наши дни – скажет непременно. По той же причине Майский не пробует себя в качестве дирижера: “Для того, чтобы совмещать карьеру солиста и дирижера, нужно быть гением. Только для удовлетворения личных амбиций я не могу подняться на подиум, несмотря на то, что мне очень хотелось бы продирижировать симфонией Малера, например. Ну, ничего, если мне будет совсем невтерпеж, я у себя дома поставлю диск и немножко помахаю руками. Максимум, дети решат, что их папа спятил. Но слушатель страдать не должен”.
Мгновенно посерьезнев, он говорит о том, что да, конечно, виолончельный репертуар ограничен, и как жаль, что Моцарт не написал ни единой ноты для виолончели соло.

– Но мне никогда не прискучит играть то, что написано. Сколько бы я не играл, я никогда не приближусь к тому уровню, которого эта великая музыка заслуживает. Это – погоня за горизонтом, и я счастлив, что выбрал эту специальность.

Насколько публикация полезна?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 5 / 5. Количество оценок: 12

Оценок пока нет. Поставьте оценку первым.

admin

Связанные записи

Добавить комментарий