Мария Кнушевицкая: «Папа всегда был Свет».

Кнушевицкий – первый советский виолончелист-солист, прогремевший в мире, а трио Оборин-Ойстрах-Кнушевицкий до сих пор считается непревзойденным.

Мягкий нрав, благородство, нестяжание и, как сказали бы сейчас, полное отсутствие самопиара, столь характерного для наших дней, и есть причина того, что выдающееся имя вспоминают лишь в музыкальных кругах.

Мы беседуем с дочерью Святослава Николаевича, артисткой Театра им. Моссовета Марией Кнушевицкой.

– Мария Святославовна, имя Кнушевицкого сейчас как-то подзабыли. Но ведь достаточно услышать его запись…

– А вы послушайте двойной Концерт Брамса с Давидом Федоровичем!…

– Почему в энциклопедиях год рождения вашего отца пишут через дробь – 07/08? Так когда же он родился?

– Возможно, разночтения возникли из-за каких-то армейских вопросов. Но гостей он всегда приглашал «на день рождения Глинки» – 1 июня…

Ну вот, посмотрите – это записная книжечка «Товарищ» 9-летнего гимназиста, и там его рукой написано: «Мое рождение: Петровск, 1 июня (в скобках -19 мая) 1907 г.». И дальше – тоже интересно: «Мой идеал: история книг. Мой характер: книга. Любимый герой русской истории: Ломоносов. Любимый писатель: Жюль Верн. Любимое занятие – рисование».

– У вас такой клад в руках – ведь о Кнушевицком теперь мало что найдешь. Разве что в книжке Татьяны Гайдамович.

– Таня меня чуть не убила, когда уже после выхода ее книги обнаружились эти документы. У меня довольно больший архив, который я сейчас привожу в порядок. Сами понимаете, что я не из этой профессии, поэтому довольно сложно… Посмотрите, а вот запись 1917 года: «Папа мне купил виолончель».

– С ошибками написано ребенком.

– Это что! У папы в военном билете стояла отметка: «Профессия – велоанчелист». Что они под этим словом имели в виду? И в конце написано: «Годен. Необученный профессор».

– А правда, что в середине 20-х будущий профессор Кнушевицкий подрабатывал в ресторанах?

– Не подрабатывал – работал!

– Что же он там играл?

– Все! Как он потом говорил, репертуар кабацкий.

– Ну, в гостинице «Москва» что играл?

– Гостиницы «Москва» тогда не было. Была «Большая московская гостиница»… А играли тогда мелодии из «Сильвы», «Марицы», песни Морфесси, позже запрещенные… Было такое трио – «Не рыдай» с Петром Бондаренко, тоже «кабацкий» музыкант.

– Неужели тоже из консерватории?

– Ну, даже не знаю, где вы учились… Петр Абрамович Бондаренко был ассистентом Ойстраха, а потом стал профессором Московской консерватории.

Я помню, Бондаренко у нас что-то рассказывал: «Вот мы играем, смычки выбрасываем…» Я переспрашиваю: «Что-что??» А он – возмущенно моим родителям: «Кого вы воспитали?!» Оказывается, смычок просовывался под струны и, выскочив, ловился с той стороны.

– То есть, они с финтами играли?

– А как же!

– А Святослав Николаевич?

– А вот это уж нет. Как он выражался, он не любил штукарства… Все артисты тогда общались между собой собой гораздо теснее, чем сейчас. Папа и со мхатовцами был в большой дружбе – Яншиным, Раевским, Ливановым. А во время войны участие во фронтовой бригаде свело его с Зуевой и Дорохиным.

Они были в Берлине во время подписания капитуляции Германии. В состав бригады еще входили исполнительница русских песен Антонина Сметанкина, чтец Сурен Кочарян… Но с таким лирическим инструментом в те края мог решиться поехать только папа! Правда, он был давно знаком с первым комендантом Берлина генералом Николаем Эрастовичем Берзариным.

Кстати, и в 1942 году папа играл на военных кораблях блокадного Ленинграда. Так что были у него у него и ордена, и премии государственные. Но больше всего он гордился медалью «За оборону Ленинграда».

– Как Кнушевицкий попал в Большой театр?

– По конкурсу в 1929 году. Он возглавил группу виолончелей. В начале 30-х они познакомились с мамой – певицей Натальей Дмитриевной Шпиллер.

В театре папа проработал до 1943 года – пока не перестал играть в оркестре вообще, потому что к этому времени очень много выступал и как солист, и в дуэте с Обориным, и в трио, и еще преподавал в консерватории.

– Он никогда больше не возвращался в театр?

– Однажды интересная была история. Папа уже давно не был в оркестре. И как-то в воскресенье утром ему звонит Файер: «Свет, я тебя прошу… У нас зарез! «Конек-Горбунок» (а там большое соло виолончели). Сыграй «Конек-Горбунок»! Папа сказал: «Да с удовольствием!» Восторг был полный. Он же был невероятного профессионализма человек.

Вы же знаете, что можно одну и ту же ноту сыграть на разной струне. И я помню, во время Второго конкурса Чайковского они с Обориным играли сонатный вечер в Доме ученых. Ближе к концу у папы лопнула струна. В зале, естественно оказалось много виолончелистов с инструментами – Михаил Хомицер, Милош Садло, – и все кинулись предлагать свои. Но папа доиграл концерт на трех струнах.

– Михаил Хомицер был его любимый ученик…

– Своих учеников папа редко гладил по головке. Я была свидетелем истории, когда Миша учил «Дон Кихота» Штрауса и притащил к нам домой на урок два тома Сервантеса. Я уже представляла, что будет дальше.

Через 20 минут Мишка вылетел из кабинета, вслед за ним летели два злополучных тома: «Сначала ноты выучи! «Та-аалант!» (талант в кавычках – это у папы было самое страшное ругательство). Выучи ноты как следует! А потом мне рассказывай, что имел в виду Сервантес!»

– В 1933 году Кнушевицкий победил на Всероссийском конкурсе музыкантов-исполнителей. У пианистов первым был Гилельс. Почему они никогда не играли вместе?

– Они познакомились еще в консерватории, у них были прекрасные отношения. Да наши семьи потом друг над другом жили… Но у папы сложился союз с Обориным. И он ни при каких обстоятельствах не покинул бы его. Ведь Оборин был потрясающий пианист. Вот уж само воплощение музыки! А какая личность невероятная – по образованности, интеллигентности.

Меня, между прочим, заставляли учиться на фортепиано, а я, сопротивляясь, кричала: «Я вам не Оборин!»… Но я обожала его, часами простаивала у рояля, перелистывая ему ноты.

Так вот, у Льва Николаевича были всякие периоды в жизни, в том числе не лучшие. Однажды, уже после войны, к маме обратилась Нина Львовна Дорлиак: «Наташа, уговорите Света один раз сыграть со Славой Сонату Рахманинова!»

– Сыграл???

-Нет.

– Почему?

– Потому что это был па-па! Он сказал: «Слава, я был бы счастлив сыграть с вами Сонату. Но – сразу начнутся разговоры, оценки… Вы меня простите – я не могу предать Леву». И Святослав Теофилович ответил: «Я понимаю».

А вот скажите мне, зачем всю жизнь стравливали Рихтера и Эмиля Григорьевича? А я своими глазами читала интервью в газете «Нью-Йорк Таймс», где Гилельс в свой первый приезд в Америку в интервью сказал: «Вы восхищаетесь мной, потому что вы не слышали Рихтера». Вот вам и все, понимаете?

– Ваша мама Наталья Шпиллер выступала с трио, а во втором отделении Оборин ей аккомпанировал в романсах.

– Это была фантастика! Ну, Рахманинов, Шуберт – это понятно. Но если вы возьмете, казалось бы, такой простой «Мой садик» Чайковского… дети играют – «Как мой садик свеж и зелен» – а там такие кружева у пианиста! У меня даже сейчас мурашки бегут, когда я вспоминаю это исполнение.

– А вдвоем мама с папой музицировали?

– Конечно, но для виолончели с голосом мало репертуара. Исполняли «Не пой, красавица».

У папы потрясающе звучала «Элегия» Массне с Марком Рейзеном. Получался не аккомпанемент виолончели, а дуэт двух голосов. Папа аккомпанировал «Элегию» и Максиму Дормидонтовичу Михайлову и всегда корил его: «Максим, ну нету там в начале никакого «ох!» Или в бетховенской «Застольной» Михайлов пел «Ге-гей!» Папа сердился за эту отсебятину, но Михайлов настаивал: «Ну как же – конца нет иначе!» А папа же был невероятный блюститель авторского текста.

– Как же вы, живя в такой среде, не стали музыкантом? Подумаешь, вначале все дети сопротивляются…

– Мерзляковку я все-таки закончила. Но… А вы спросите у актрисы Людмилы Максаковой: почему она не стала виолончелисткой? Она же у папы училась, в ЦМШ, с Игорем Гаврышем. Она потом говорила: «Я всю жизнь думала, что я влюблена в виолончель. Это оказалось не так – я была влюблена в Святослава Николаевича».

– Это как вы были влюблены в Льва Николаевича…

– Кстати, я по нотам Оборина играла дипломный Концерт Моцарта. Концерт A-dur – и он приписал рифму: «Написан для дур» Я очень обиделась. А не стала продолжать занятия музыкой, потому что влюбилась в Мишу Рапопорта (за которого впоследствии вышла замуж) и поступила в Щукинское училище. Играть перестала, но на концерты все-таки ходила всегда.

Папа очень сердился, если кто-то разговаривал во время исполнения. И был такой случай. Мне было лет десять, мы сидели с подружкой в ложе, шел концерт, и тут я что-то ей сказала. Папа поманил меня пальцем, вывел в фойе: «Вот здесь постой, если хочешь – поговори сама с собой». Я это запомнила на всю жизнь. А если я смела высказывать какие-то свои оценки сразу после исполнения, папа обрывал меня: «Дома, дома, дома!».

– У вашей мамы, знаменитой солистки Большого театра Натальи Дмитриевны Шпиллер были дворянские корни…

– Отец ее Дмитрий Алексеевич был главный архитектор Южной дороги, по его проекту был выстроен Харьковский вокзал. Его сестра Евгения Алексеевна была женой предводителя дворянства Николая Михайловича Зарудного. А мамин дед был Алексей Логвинович Шпиллер, генерал артиллерии, начальник Киевского военного округа.

– Ее не трогали за это происхождение? Или до вас эти раскаты не доходили?

– Ну, как не доходили… Мама же Народной артисткой Союза не стала. Да еще брат из эмиграции вернулся в 1950-м году. О чем вы говорите… До-олго потом выясняли, давать ей орден или нет.

– Дали?

– Дали. Два. Ее все время уговаривали сменить фамилию. Но она этого не делала, надеясь, что брат Всеволод ее когда-нибудь разыщет. Что и произошло. А почему внучка царского генерала стала певицей – потому что женой Дмитрия Алексеевича Шпиллера была замечательная оперная певица Марья Николаевна Полякова, в замужестве Шпиллер, ученица Елизаветы Лавровской – той самой, которой посвящали свою музыку и Чайковский, и Рахманинов.

– Ну веревочка и вьется…

– Тут трудно остановиться. Ведь моя бабушка Мария Николаевна Шпиллер училась с Верочкой Исакович, первой женой Скрябина. Они были ближайшие подруги. И первая дочка бабушки названа Верочкой, а первая дочка Верочки – в честь бабушки – Марусей Скрябиной, Она, кстати, была первой женой Михаила Ивановича Царева.

– Я помню, как Большой театр отмечал 85-летие Натальи Дмитриевны…

– Я сидела рядом с ней в ложе. И когда на сцене произнесли: «Наша великая Шпиллер…», она мне тихо сказала: «Что?! Великая была Нежданова. А мы были только хорошие». Всё!

– Я еще хотела вернуться к папе – он дружил с Шостаковичем? С какого времени они были знакомы?

– Думаю, с консерваторского. У наших семей в эвакуации началась дружба. Шостаковичи – это Софья Васильевна и трое ее детей: Дмитрий Дмитриевич, Марья Дмитриевна и Зоя Дмитриевна. В эвакуации в Куйбышеве мы жили в одном доме с Софьей Васильевной и Марьей Дмитриевной, и так оно и началось.

Софья Васильевна была большой поклонницей Натальи Дмитриевны, и это вылилось в дружбу, хотя она была значительно старше мамы. А мне так повезло, что меня своей дружбой одарила Марья Дмитриевна. У меня сохранилось много писем. В Питере я всегда жила у нее. Все было очень взаимосвязано.

– Кушевицкий же играл с Шостаковичем?

– Да, его Сонату, и трио его они с Ойстрахом играли, когда партию фортепиано исполнял сам Шостакович, прекрасный пианист.

Был такой счастливый момент в моей жизни: благодаря Марье Дмитриевне я оказалась на премьере его Скрипичного концерта, который играл Давид Федорович. Сижу, справа – она, слева – Дмитрий Дмитриевич. И когда сразу после исполнения перед бурей аплодисментов повисла пауза, Шостакович тихо сказал: «Вот за что я себя уважаю – за то что я в 1948 году не сжег этот Концерт».

Они были очень дружны, брат с сестрой. О Пятой симфонии в книгах написано, что там о строительстве, об индустриализации. А в семье Шостаковичей ее называли «Марусина симфония» – ведь там трагическая часть посвящена Марье Дмитриевне. Она же в ссылке побывала, потому что муж ее был сыном барона Фредерикса. Слава богу, целая вернулась.

– А что еще папа играл Шостаковича?

– Тут тоже есть интересная история. В программках писали: «миниатюры Прокофьева и Шостаковича». А вы знаете, что это? «Миниатюра Шостаковича» – это обработанное папой соло из балета «Светлый ручей», которое он раньше играл на спектакле. А «Вальс» Прокофьева – это «Каменный цветок». Хотя после известного постановления все это было фактически запрещено к исполнению.

– Мария Святославовна, а что была за громкая гастроль Кнушевицкого в Мексику?

– В конце 1960-го – начале 1961 года он поехал на фестиваль имени Пабло Казальса в Акапулько, где собралось целое созвездие великих виолончелистов – Касадо, Роуз, Садло, Айзенберг, Однопосов, Зара Нельсова, сам Казальс. Папа играл там много – и камерные концерты, и симфонические, и ансамбли с Казальсом. И когда Казальс собрал всех вместе на совместную репетицию «Бразильской бахианы» Вила Лобоса, «главным» он назначил папу и сказал: «Штрихи и пальцы будут русские!» Знаете, почему? Потому что папа был лабух – раньше это слово служило не ругательством, а определением высочайшего профессионализма.

– И как получилось?

– Вот рецензии мексиканских газет: «Только Андре Наварра может сравниться с Кнушевицким. Так играл Пабло Казальс в лучшие годы расцвета своего таланта». Другая газета назвала его «гением интерпретации». А в третьей рецензент написал: «Гениальный русский виолончелист Святослав Кнушевицкий облагородил своим исполнением «Вариации на тему рококо». Внимая его игре, простой и прекрасной, я подумал: если бы ее услышал композитор, он, вероятно, сказал бы: «Неужели в этих вариациях я создал столь прекрасную музыку?» Папа играл «Рококо» незабываемо.

Петр Ильич Чайковский. “Вариации на тему рококо”. Святослав Кнушевицкий (виолончель), Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио. Дирижер – Александр Гаук:

– Не могу уже слышать эти вариации из-за конкурса Чайковского.

– А представляете, я же в 1962 году просидела рядом с папой почти весь конкурс Чайковского! Так как я говорю по-французски, ему удобно было иметь собственную переводчицу.

Кстати, вот вам еще к характеристике его личности. У папы на конкурсе играет Миша Хомицер. И в этом же конкурсе участвует Валя Фейгин, последний ученик Семена Матвеевича Козолупова, папиного учителя, незадолго до конкурса ушедшего из жизни. И папа занимается с двумя!

А человек он был очень деликатный. Валя понимал, что Миша идет на конкурс. Но Миша не должен был ничего знать! В этом – все отношение папы к музыке, к исполнительству, к людям.

– Я начинаю понимать, почему его называли Свет.

– Папа был очень мирный, тихий. Родной брат мамы протоиерей Всеволод Шпиллер, вернувшийся из эмиграции в 50-м году, говорил про него: «Правильное у него имя. Светлый он у нас».

В папе абсолютно ничего не было благостного. Он был очень веселый, остроумный человек, его байки гуляли по Москве. Человек невероятной памяти, он очень много играл современных авторов. Однажды Игорь Федорович Бэлза принес ему свою сонату, которую потом ему и посвятил. И папа очень гордился, что Бэлза назвал сына в его честь.

– А не в честь Рихтера?

– Никогда не слышала. Рихтер всегда был дядя Слава. А папа всегда был Свет.

– Мария Святославовна, вам обязательно надо написать книгу.

– Да, и сын, и друзья смеются: ты только пиши, а мы организуем для тебя Ясную Поляну!

Беседовала Наталья Зимянина, 2008

Источник: https://www.classicalmusicnews.ru/interview/maria-knushevitskaya-2008/