Борис Андрианов: «Виолончель – это психотерапевт, духовный отец и все на свете»
Виолончелист Борис Андрианов рассказывает, как стал музыкантом «против своей воли», почему выбрал виолончель работы Доменико Монтаньяны и что самое важное в созданных им фестивалях.
Московский график виолончелиста Бориса Андрианова расписан по минутам, побеседовать удалось поздним вечером по дороге в аэропорт «Шереметьево».
Победитель международных конкурсов имени П. И. Чайковского в Москве и Classica Nova имени Д. Д. Шостаковича в Ганновере, конкурса виолончелистов Мстислава Ростроповича в Париже, он не считает себя звездой и говорит, что, когда это ощущение придет, творческий рост остановится. Просто так уж получилось, что хобби совпало с профессией.
После учебы в России он уехал совершенствовать мастерство в Германии, пробовал жить в Америке, но в итоге вернулся в Москву. Здесь оказалось комфортнее и интереснее. Кроме того, стали воплощаться в жизнь новые проекты.
Один из них – международный фестиваль виолончельной музыки Vivacello, который пройдет в этом году уже в девятый раз и откроется в Концертном зале им. Чайковского 13 ноября 2017 года.
В этот вечер за дирижерский пульт симфонического оркестра «Новая Россия» встанет ученик Леонарда Бернстайна и Ильи Мусина Джон Аксельрод, а солировать будут лауреаты многих международных конкурсов Ксавье Филипс и Ласло Фенье, и сам Андрианов.
– У вас много творческих ипостасей…
– Мне кажется, что мое главное качество одно: я музицирую. А все остальное крутится вокруг музицирования. Взять хотя бы наши фестивали. Моя организационная работа здесь самым непосредственным образом переплетается с творчеством.
– Не считали, сколько концертов в год вы даете?
– Может быть, 80 или 100. В месяц, наверное, восемь или десять. Конечно, лучше бы один раз по десять, чем десять раз по одному. Но и так, как сейчас, мне нравится. Пока есть силы, я выступаю с удовольствием.
Концерты ведь не всегда равномерно распределяются. В этом году мое лето совпало с календарным, а буквально с 1 сентября я в круговороте. Вчера прилетел, успел заболеть, позанимался со студентами, а через два часа уже самолет. С вами беседую в машине. И даже не успел повидаться с ребенком… Конечно, бывают минуты затишья, когда можно отдохнуть. А бывает, что неделями ничего не происходит.
Впервые за много лет я не играл на инструменте три недели – ходил в поход в Таджикистан этим летом. И вы знаете, пришел в удивительную физическую форму! Понятно было, что скоро ее потеряю, но хотелось, конечно, чтобы это произошло как можно позже.
– Наверное, при такой загруженности вы вынуждены придерживаться строгого режима?
– В последнее время график довольно напряженный, так что встаю даже раньше будильника на полчаса. Если я в Москве, то завтракаю, провожу время с семьей, занимаюсь со студентами, обедаю. Сам занимаюсь, играю концерт, ужинаю и уезжаю в другой город. Если не в Москве, то встаю, завтракаю, занимаюсь или репетирую. Пробегаю десятку (10 км. – прим. ред.), обедаю, отдыхаю, играю концерт, а дальше – в зависимости от обстоятельств.
А вообще, день на день не приходится. Вот в конце сентября – начале октября были ну совсем непростые дни: 28 и 29 сентября я играл концерты в Хабаровске, на 2 октября было запланировано выступление в Москве, а 1-го числа мне нужно было играть в Японии. Я вылетел туда 30-го через Сеул из Хабаровска, а возвращался в Москву ночным рейсом с пересадкой через Дубай.
Мне почему-то казалось, что из Хабаровска до Японии очень близко. Выяснилось, что нужный мне город – это 700 км от Токио и прямого рейса нет. Когда я прилетел наконец в Москву, то меня на паспортном контроле спросили, откуда я. Ответил, что из Дубая. И тут из паспорта выпал посадочный талон с надписью: «Сеул – Токио». Таможенница так, кажется, меня и не поняла. А я реально был в пути 2,5 суток.
Хорошо, что спать я научился в любой ситуации. Но после прилета, бывает, стоишь секунд десять перед табло выдачи багажа, чтобы вспомнить, откуда ты только что прилетел… Но такой образ жизни – он классный. Хотя кого-то, наверное, и пугает. Главное, чтобы при этом не было потери качества.
– Как этого не допустить?
– Конечно, в идеале любое выступление – некий эмоциональный пик. Это то, к чему ты готовишься, для чего собираешь энергию. Не важно, давно ты играл эту вещь или недавно, большой концерт или маленький. Процесс всегда один: тебе нужно сэкономить энергию, правильно распределить ее и, не расплескав ничего по дороге, выдать нужный результат в нужный момент. Тогда получается праздник, ты получаешь удовольствие и чувствуешь невероятное счастье.
Конечно, в отличие от композиторов, архитекторов, художников, поэтов и писателей музыкант не является прямым носителем идей. Он, как актер, пропускает чужие мысли через себя, все перемалывает и выдает другим. Поэтому одно и то же сочинение может иметь сотни разных интерпретаций. Казалось бы – играешь те же самые ноты, длительности, оттенки, нюансы, но двух одинаковых исполнений не бывает. Вклад интерпретатора весом не менее вклада композитора.
Во всяком случае, ответственность больше: ты выдаешь публике общепризнанные шедевры, звучащие на сценах мира столетиями. В зале есть люди, которые слышали его десятки раз. Есть те, кто слушает впервые. А ты играл и повторял это сочинение сотни раз. Но все равно нужно выйти и сыграть так, как будто эта музыка рождается прямо перед слушателями. Ты должен проживать заново каждый свой концерт, а это непросто сделать.
Тем более что ситуация выступлений, когда их много, не самая здоровая. Ты все время куда-то приезжаешь, и там везде все разное: новый оркестр, дирижер, фестиваль или проект, где участвуют твои знакомые и друзья. Только порепетировал, сыграл концерт – а тут еще масштабное застолье, которое заканчивается за полночь…
– Занимаетесь много?
– По мере необходимости. Мне трудно себя заставить что-то учить впрок. С годами, с опытом, конечно, все быстрее происходит. Но времени все равно не хватает, приходится использовать буквально каждую свободную минуту.
Вот недавно с прекрасным скрипачом Ильей Грингольцем мы репетировали Двойной концерт Брамса в городе Кондопоге (мы там открывали новый филиал Карельской филармонии). После репетиции сели каждый в свой уголок: он учит концерт Дютийе, я – сонату Кодаи. Бывает такое, что вообще нет никакого времени учить что-то новое.
– А как вы стали музыкантом? Почувствовали призвание или звезды так сошлись?
– Музыкой занимаюсь с детства, но [сначала] не по своей воле. У меня все происходило из-под палки и очень строго. Конечно, для ребенка естественнее бегать, кричать, гонять в футбол, чем часами играть на инструменте. Сначала меня отдали на скрипку, но потом кто-то из педагогов сказал маме, что руки большие и растяжка прекрасная. В итоге – виолончель.
– Насколько я знаю, в этом году число обучающихся на струнных инструментах опять выросло, но толпы желающих попасть в классы виолончели не стоят. Почему?
– Кому охота все время таскать огромный ящик на спине? Покупать два билета – для себя и виолончели, когда летишь на гастроли? В какой-то момент из чисто практических соображений понимаешь, что лучше было пойти учиться на контрабас, например, ведь его не нужно носить с собой.
А вообще в нашей стране есть гораздо более простые и менее тернистые способы заработать деньги и добиться успеха. Кто любит виолончель, тот ее и выбирает. У меня вот недавно крестница пошла учиться играть на виолончели.
– Музыкальный талант у ребенка – он вообще какой? И как с такой хрупкой материей следует обращаться?
– Его можно развивать в плане технической гибкости и музыкальности, но главное – суметь развить, не загубив то, что заложено в ребенке изначально. И здесь дело не только в природе. Вот, например, на одном всероссийском конкурсе, где я сидел в жюри, прекрасно проявили себя музыканты из Якутии, но вряд ли можно сказать, что якуты природно более предрасположены к виолончели, нежели остальные. А просто там есть прекрасный педагог и ее ученики показывают стабильно достойный результат.
К тому же таланты все разные. Бывает, что слушаешь: виолончелист безупречен в технологии, но ему не хватает музыкальности. Или, наоборот, как у меня: нужно много работать, чтобы достичь виртуозности не хуже других.
Или в камерной музыке – кому-то предлагаешь: «Слушай, через две недели надо играть». Прекрасный, с именем, музыкант может ответить: «Ты что, через две недели!.. Я это не играл уже три месяца. Надо вспоминать. А сейчас у меня завал, не успею повторить. Прости. Вот если бы ты сказал за год (!)».
Утрирую, но реально почти так и происходит. Есть и другие ребята. Спрашиваю: «Ты это играл?» «Нет, – отвечает. – Но не волнуйся, все будет нормально». Читает с листа – и через пять минут на сцене все звучит потрясающе. В конечном итоге оба отличные музыканты, но их таланты разные и к ним нужен разный подход, сами понимаете.
– Как куют таланты в столицах, более-менее понятно. А как в регионах? Слава богу, что играют, или все движется, развивается?
– Слава богу, что вообще играют. Хотя есть и счастливые исключения. Мы часто ездим с мастер-классами по России. Вот, например, у нас наладилась связь с Ямало-Ненецким автономным округом. Я иногда даже занимаюсь там со скрипачами. И всегда удивляюсь, как люди, живущие в таких тяжелых условиях, идут учиться играть на не самых простых музыкальных инструментах. Конечно, везде есть одаренные ребята.
Жалко, что дети 7–9 лет играют очень искренно, от души, а вырастая, зажимаются и начинают звучать иначе. Но я не детский педагог, поэтому не скажу, как с этим бороться.
Преподаватели в регионах, как правило, ограничены в ресурсах. На мой взгляд, один из самых действенных способов – водить ребенка на концерты хороших исполнителей, слушать записи, воспитывать в нем слушательскую культуру. А в России полно таких удаленных от центров мест, где люди просто-напросто не имеют возможности не то что услышать музыканта с именем, а даже просто попасть на концерт в своей областной филармонии.
– А по каким принципам работаете со студентами вы?
– Сейчас я не успеваю со всеми заниматься столько, сколько нужно. Обычно делюсь своим опытом, смотрю на произведения со стороны. Я никого не заставляю играть только так, как мне хочется. Всегда говорю: попробуй мое предложение. А если убедишь, что по-другому будет звучать лучше, то пожалуйста.
У многих, к сожалению, проблемы с постановкой рук. Так что мы и разбираем программу, и работаем над аппликатурой, техникой, звуком. Хотя, конечно, мне бы хотелось видеть на занятиях уже сложившиеся личности и заниматься только музыкой, ведь это гораздо интереснее для них и страшно полезно для меня.
– Вы оптимистично смотрите на то, как будет развиваться виолончельное искусство, классическая музыка в целом?
– Мне очень понравилось, как об этом сказал Михаил Плетнев в программе Владимира Познера: «Для того чтобы услышать музыку, надо, чтобы кто-то ее сыграл». Нельзя, чтобы завтра ее никто не услышал. Поэтому мы востребованы. Хотя рынок европейский и российский до сих пор несопоставимы. В России гораздо медленнее все развивается.
– У вас нет ощущения, что музыка превратилась в бизнес?
– Она всегда была бизнесом. Когда продаешь музыканта, чтобы он выступил в России или за рубежом. Когда привлекаешь народ в залы и выпускаешь аудио- или видеодиски. Исполнять музыку – наш хлеб. А мы сами – хлеб агентов.
В чистом виде искусства давно не существует. На самом деле это две разные вещи: заниматься музыкой и делать карьеру. Что необходимо для карьериста? Иметь особый характер, умение продвигать себя, желание ходить и предлагать себя дирижерам. Конечно, если ты гениальный музыкант, то сам везде пробьешься. Но таких единицы.
– А насколько необходим гениальному музыканту выдающийся инструмент? Вы хорошо помните свои виолончели?
– Да, почти на физическом уровне. Сначала была «восьмушка», потом – «четвертинка», «половинка», «три четверти»… Очень хорошо помню инструмент, который мне давала мамина подруга – замечательный виолончельный педагог Наталья Ивановна Гришина. Я занимался на нем летом, ничего не получалось, и однажды я так разозлился, что проломил в нем кулаком дырку. До сих пор неудобно…
Был инструмент, на котором я заканчивал школу. Так до сих пор и не выяснили, русского или немецкого мастера, – эта виолончель лежит у меня дома. У Давида Герингаса я играл на прекрасных виолончелях – австрийской и французской. Наконец, в 2005 г. арендовал инструмент, который сейчас лежит рядом со мной.
Госколлекция предложила мне на выбор две виолончели. Я выбрал эту. Прежде всего, у нее безумно красивый тембр. Кроме того, эту виолончель изготовил великий мастер Доменико Монтаньяна. Но когда я впервые арендовал инструмент в Госколлекции, то этого еще не понимал.
За 12 лет он вырос в цене раз в десять, наверное. Позволить себе купить такую виолончель я, наверное, никогда не смогу, и, может, в какой-то момент нам с ней придется расстаться. Но сейчас это частичка моей души, без которой жить просто невозможно.
А ведь мама думала, что я буду просто заниматься для себя в музыкальной школе. Но однажды в наш дом, по счастливой случайности, пришел скрипач Наум Григорьевич Латинский. Помню, я играл ему Арию Перголези. Он очень растрогался. Отвел сразу же маму в отдельную комнату и сказал ей: «Надо учиться, у вашего ребенка талант!» Это был для меня трагический момент. Возможно, тогда и была пройдена точка невозврата. Позже-то всем стало ясно, что играть на виолончели – главное и единственно возможное для меня занятие. Как-то само собой произошло, что я заболел сценой.
И с фестивалями все вышло почти случайно. Пока учился и жил за границей, посмотрел изнутри, как делают большие мероприятия. В конце 1990-х – начале 2000-х у нас ведь мало что здесь происходило. Тогда я и подумал – а почему бы не попробовать сделать что-то крутое в России? Стало интересно, потихоньку втянулся. Сейчас фестивали занимают довольно много времени, требуют сил, нервов, но на выходе это невероятно приятные эмоции.
– Когда организуете свои фестивали, что вами движет прежде всего?
– Тут много всего разного соединяется. Каждый проект – это маленький мир, мини-сериал. Вы вместе что-то готовите, выдаете некий продукт. Потом отмечаете это – и расстаетесь. Конечно, все это, как правило, замешено на любви друг к другу и музыке. Но это также и огромная радость, которой хочется поделиться. Ощущение, что все было не зря, – это невероятное наслаждение и счастье.
Что объединяет проекты? Всегда хочется поиграть, привезти хороших музыкантов. Чтобы прозвучали прекрасные сочинения, не всегда часто появляющиеся в афишах. Чтобы исполнители чаще общались между собой и с публикой.
Конечно, пока не всё и не везде идеально отлажено. Банально не хватает денег. Но поскольку мне повезло быть знакомым с людьми состоятельными, которые любят музыку, я иногда обращаюсь к их помощи, когда уже некуда деваться. На фестивалях Vivacello, Vivarte есть замечательные Тамаз и Ивета Манашеровы, без них этих фестивалей попросту не было бы – они берут на себя все организационные усилия и расходы.
Для «Музыкальной экспедиции» нам удалось уговорить руководителей Владимирской, а теперь и Вологодской областей. Они являются нашими спонсорами. Я очень надеюсь, что все пойдет и дальше по регионам. Здорово, что в процессе появляются люди, которые раньше не особо интересовались музыкой. Они приходят на концерты, открывают для себя новый мир, рассказывают другим. Разве это не замечательно?
– Расскажите о предстоящем фестивале Vivacello подробнее.
– У нас в программе пять концертов, и мы постарались каждый из них сделать по-особенному насыщенным и интересным.
Между двумя симфоническими концертами – открытия и закрытия – мы предлагаем слушателям три камерных вечера с музыкантами, которые ранее не были на Vivacello: Энрико Диндо и его прекрасный ансамбль I Solisti Di Pavia – Мстислав Ростропович был его почетным президентом; известный российско-германский коллектив Rastrelli Cello Quartet – и Камерный хор Музыкального училища им. Гнесиных под управлением Петра Савинкова. Одна из наших фишек в этом году – сочинения для хора с виолончелью. Как выяснилось, такой музыки очень много, но она почти не звучит.
Фестиваль этого года мы посвятим нашему учителю Наталии Николаевне Шаховской. Без нее очень плохо и грустно. Мы как-то совсем осиротели. Она всегда была невероятно внимательной, ни одной ноты не пропустит… Невероятной силы, душевности, благородства человек. Наталия Николаевна – наше все. Почему-то думаешь, что такие люди будут жить вечно. А когда они уходят – не знаешь, как быть, жить. Хотя как-то продолжаешь существовать, конечно.
– И последний вопрос. В чем для вас заключается самый неочевидный плюс профессии музыканта?
– Трудно объяснить в двух словах. У каждого из нас есть семья, дети, друзья, любовь, но наступает момент, когда остаешься наедине с собой, и с этим ничего не поделаешь. Кто-то пьет, кто-то играет в казино, впадает в депрессию, рефлексирует, а мы, музыканты, можем сесть и поиграть на своем инструменте.
Казалось бы, это просто хитрым образом сделанный деревянный ящичек – но для меня виолончель и психотерапевт, и духовный отец, и все на свете. Я выплескиваю туда все – и хорошее, и плохое. И к счастью, есть те, кому доставляет удовольствие все это слушать.
Анна Ефанова, vedomosti.ru
